Последняя Золушка  - Наталья Костина

Я тоже вчера сходил… кофейку попить. И наткнулся прямо на Светочку. Которая стояла и явно кого-то поджидала. Пришлось как бы удивиться. И как бы поздороваться. Хотя виделись, конечно, еще утром… Света сидела надувшись, изящно поигрывала ручкой, но ничего не писала и изредка одаривала меня такими взглядами, словно швыряла острые камешки. Ужинать с ней я отказался наотрез еще три дня назад, хватит, а то не дай бог привыкну! К роскошной жизни с роскошными женщинами, к тому же владелицами заводов, контор, пароходов… словом, как-то так. Пришлось объясняться, что наши свидания некорректны, поскольку она тут хозяйка. Светлана явно удивилась моей осведомленности, потом буркнула:

— Да, Лев Вадимович, постель — еще не повод для короткого знакомства, понимаю! Однако хочу вас предупредить: ПЕРСОНАЛУ — она нарочито подчеркнула это слово, — заводить шашни тоже не рекомендуется! Это вредит качественному обслуживанию клиентов!

Вот так. Сразу поставила всех и все на места. Включая знаки препинания. И весьма качественно.

— Я непременно это учту, Светлана Владимировна, — кротко сказал я, забрал, как всегда, сразу два стаканчика с кофе и удалился к себе наверх. Осталось всего каких-то две недели, ну, две с половиной. Да и нам с Кирой тоже придется расставаться, хотя я могу сюда приезжать, как и она тоже… Честно говоря, я еще не понял, захочет ли она, чтобы я приезжал. Ладно. Поживем — увидим. Главное — она сейчас тут, со мной. И сегодня такой прекрасный, хрустальный день. И небо, какое бывает только в сентябре. И жаркое, почти летнее солнце. Идиллия…

Со скамейки, где мы сидим, видна бликующая сине-стальная гладь озера, где с мощных деревянных помостов рыбачки´-маньяки раз за разом закидывают удочки почти художественными бросками. Маньяки… Я внезапно вспоминаю, что одной из Золушек на занятиях больше нет. Наверное, той самой, которая сломала руку. Вернее, ЕЙ сломали руку. И следы пальцев на шее… бррр… За этим красивым фасадом явно что-то происходит… Однако я не хочу об этом думать, а только сидеть здесь, рядом с женщиной, которая так доверчиво ко мне прислонилась… с совсем ДРУГОЙ женщиной. Не той — властной и одновременно податливой…

Помимо воли в памяти всплывает ночь, когда я вел себя как самая разнузданная скотина — но ей, похоже, того и надо было! А что нужно ЭТОЙ? Или ей не нужно ничего? Только немного тепла… последнего осеннего тепла и чтобы плечо рядом. Она уже один раз изменила радикально свою жизнь — и, похоже, к лучшему. Она не готова снова ломать… как руку. Пусть даже перелом будет совсем простой. Просто… просто он может не срастись. У нас может не срастись. Она это понимает. Я тоже понимаю. И она понимает, что я… понимаю.

Остается только сидеть рядом, шелестеть страницами, смотреть на воду, на сомнамбулические всплески удочек, на бездонную небесную синь… «Тучки небесные, вечные странники!..» Это уже другой гений. Но такой же сумасброд, как и первый. И такой же злой и необузданный. Неужели и вправду, как я завирательно предположил, эпатируя эту женщину — доверчивую, прямую, такую притягательную! — для того чтобы состояться, нужно быть злобным, неудовлетворенным злюкой? Постоянно грызть себя, быть недовольным собой и окружающими… и в конце концов действительно написать нечто достойное вечности? Что движет талантом в его вечном поиске? Или гениальность действительно, как утверждают некоторые, просто определенный набор генов? В таком случае медицина против этого бессильна, усмехаюсь я.

— Кстати, ты нашел, что потерял? — интересуется моя спутница и щурится на солнце, даже приставляет руку козырьком к глазам. Ответить я не успеваю, потому что Кира говорит: — Она идет сюда!

Я сразу понимаю, кто такая ОНА. И… и что Кира наверняка догадалась, что у меня со Светланой, скажем так, что-то было. Бежать глупо, как прятаться. Сверху мы видны как на ладони. Кира чуть отодвигается, я тоже. Это еще глупее. И очень унизительно. ПЕРСОНАЛ! Персонал крутит шашни, мать ее! Сейчас ОНА подойдет и скажет с этакой снисходительной ленцой: «Вижу, вы еще и частные уроки даете, Лев Вадимович!»

Все-таки Света-Лючия-Серый-Волк — сильная баба. Потому что она даже не покосилась в нашу сторону. Ах да, забыл. Мы же все-таки ПЕРСОНАЛ! Незамечаемый, недостойный, ничего не стоящий… обслуга. Которую можно пригласить, посулив золотые горы, а можно и вышвырнуть без объяснений. И совершенно не обязательно замечать, когда он тебе не нужен, этот самый персонал!

— Испугался? — вдруг весело спрашивает Кира и фыркает.

— Ага! — соглашаюсь я и тоже издаю что-то вроде нервного смешка. — Придет серенький волчок и ухватит за бочок! Да и нигде ведь не написано, что ПЕРСОНАЛУ, — изрекаю я, — нельзя интимно встречаться в свободное от обязанностей время!

— А мы что, интимно встречаемся? — с деланным испугом удивляется Кира.

— А то! — гордо говорю я и, пока она не опомнилась, обнимаю ее… и целую. Мне кажется, она именно этого и ждала. И если бы я не сделал этого, наверное, мы бы больше не увиделись… Не сидели бы на скамейке на склоне вечером, с кофе и болтовней… За конюшней, прислонясь спинами к нагретой бревенчатой стене, бездумно и безмятежно соприкасаясь плечами и вдыхая пряный лошадиный дух… В моей комнате, с ее до сих пор оглушительным запахом роз, расставленных везде и во всё… И у нее… И снова у меня…

Я целую ее, и мне уже все равно, что Светлана может обернуться и посмотреть… и увидеть… и выгнать нас обоих из этого почти рая.

Я целую Киру, и почти рай становится самым настоящим раем!

Я целую ее, а над нами пролетают невесомые вуали облаков, и какие-то птички, почти невидимые с земли, которая мгновенно станет грешной, стоит мне выпустить Киру из своих рук, летят высоко-высоко и издают странные стеклянно-звенящие звуки. Хрустальная гармоника… вечная гармония…

Я целую ее и не думаю больше ни о чем… Кажется, я наконец нашел, что искал, и не буду больше раздражать самого себя, постоянно занимаясь эксгибиционизмом, подглядывая за самим собой, запоминая и записывая все на какую-то внутреннюю камеру. Запоминая, чтобы затем повыгоднее продать: и боль, и унижение, и свое нездоровое любопытство… радость… восторг… оргазм… Продать собственную личность — и добро бы задорого, в розницу и по частям, — но нет, обычно я нерасчетливо продаю себя оптом, целиком, в рабство!

Но сейчас я целую ее и не хочу ни с кем делиться тем, что чувствую… никогда… ни за что! Я оставлю этот день себе, целиком. В свое единоличное пользование. Я ее нашел! Я нашел ту, которую сейчас целую.

— Ну вот мы и дома! — восклицает Тильда. — Навсегда! Понимаешь, малыш, что такое навсегда?!

От волнения я молчу, хотя очень хочу сказать, что понимаю.

Навсегда — это когда тебя уводят из дома, а ты все выворачиваешь и выворачиваешь голову, и ноги цепляются одна за другую, и последние шаги ты уже не делаешь — тебя просто волокут. Навсегда — это когда будет и будет сниться одно и то же: одеяло на голове, шлепанье босых ног по полу, а ты лежишь, сжавшись, вжавшись сама в себя, и ждешь, с ужасом ждешь первого удара…